Что значит «Либерализм» в политике
Что такое “либерализм” с политической точки зрения? Это один из вариантов ответа на вопрос: что первично для политики государства? Личное или общественное? Что мы считаем субъектом политики: коллективные или индивидуальные сущности.
Чтобы объяснить как в точности выглядит соотношение личных и общественных приоритетов — мы рассмотрим две крайние модели: тоталитарный строй и либеральные демократии.
Обе системы — порождение 20-го века, урбанизации, индустриализации, обе — продукт “массового общества”. Обе стали ответом на массовую потребность в политическом участии. Обе никогда не встречались в чистом виде. Внешне они не похожи почти ничем, но фундаментальная разница лишь в ответе на тот самый вопрос: что мы считаем субъектом, зачем мы все тут собрались, для чего работает наше государство.
Тоталитарные модели — высшее воплощение общественного приоритета, индивидуальных сущностей для них не существует вовсе.
На горизонте тоталитарного государства всегда большая и светлая цель, тот самый “образ будущего”, совершенно новое, радикально перестроенное общество.
Что конкретно строит тоталитарное государство, детальный план грядущего Города Солнца — вопрос факультативный. Мир свободного труда и всеобщего равенства — коммунистическая утопия или радикальное улучшение самой человеческой природы — утопия нацистская. Идеология может быть какой-угодно, тип политического процесса это не меняет. Весь мир насилья мы разрушим до основания, а затем мы наш, мы новый мир построим — кто был ничем, тот станет всем — русский вариант Интернационала вполне описывает характер тоталитарного режима.
Наличный мир — неправильный, несправедливый, он должен быть разрушен без следа и жалости, во имя светлого завтра.
Это “завтра” для отдельного государства или даже всего человечества — настолько светлое, оно до того лучше прежнего, что просто нет тех жертв, на которые нельзя пойти.
Человек в такой системе — не субъект. Он либо — средство достижения цели, либо — помеха на ее пути. Имеют значение лишь коллективные сущности: социальный класс, государство, нация, человечество.
Людской же убыток: репрессированные, казненные или погибшие на стройках народного хозяйства, в окопах освободительной войны для тоталитарного государства — не предмет стыда, пропаганда их не скрывает. Погибший на строительстве метро комсомолец — это не ужас и бардак с техникой безопасности, это предмет гордости — он принес себя в жертву блестящей задаче.
В тоталитарном каноне всегда есть свой Павлик Морозов или Хайни Фёлькер — мученик, отвергший личные ценности (семью) в пользу великой цели, за что и погиб.
Именно в этом, кстати, ключевое отличие тоталитарных от авторитарных режимов: первые всегда препятствуют выезду за пределы страны. Люди для них — ресурс, утечка которого недопустима.
Тоталитарные государства не предполагают свободного участия и политической конкуренции, даже на декоративном уровне. Диктатура одной партии всегда закреплена законодательно. Выборы если и проводятся — это всегда выборы единственного делегата из единственного кандидата. В бюллетене будет буквально одна строка.
Нет никакой нужды строить сложные конструкции, содержать управляемую “оппозицию” — любые противники на пути в светлое будущее, любые уклонисты в любую сторону — это враги, подлежащие уничтожению, что прямо декларируется.
Как понятно уже из дня сегодняшнего — тоталитарные эксперименты, по всей видимости, были очень кратковременной девиацией на конкретном историческом отрезке.
Их существование, движение в светлое будущее — требует очень высокого и постоянно растущего уровня государственного насилия. Они вынуждены постоянно прожигать ресурсы, как людские, так и природные.
Это работает до тех пор, пока, во-первых — удается поддерживать уровень насилия, во-вторых — существует избыток ресурсов. И то и другое — не бесконечно.
XX век тоталитарные модели проиграли. Сегодня на лице Земли осталось, в общем, единственное государство, в полной мере проходящее квалификацию на тоталитаризм — это Северная Корея. Даже Туркмения — это, все-таки, обычная, пусть и очень жестокая, очень закрытая персоналистская автократия.
На другой стороне — либеральные демократии.
Либеральная демократия — это не демократия, в которой неизменно правят люди глубоко либеральных взглядов или не ограничиваются права граждан. Всегда можно избрать Дональда Трампа, принять “Патриотический акт” или построить концлагеря для японцев.
Либеральная демократия — это не характеристика в пространстве “хорошая” или “плохая”. Это демократия со свободным участием, демократия конкурентная. Граждане которой не только формально имеют активное и пассивное избирательное право, но могут реализовать его на практике. Т.е., каждый гражданин — политический субъект, хочет он того или нет.
Важно понимать эту разницу: иметь формальные права, иметь возможность и потребность в их реализации — это не одно и то же.
Либеральные демократии — такой же продукт массового общества, как и тоталитаризм. Это просто иной ответ на тот же запрос: либеральная демократия не подменяет жажду участия в политическом процессе — большой и светлой идеей блестящего завтра, она отвечает на него прямо — участием здесь и сейчас.
Что это меняет в политике? Почти все. Когда каждый взрослый гражданин, а не отдельная прослойка получает политические права — интересы каждого гражданина приходится учитывать. Конкуренция порождает прямую связь между общественным запросом и политическим поведением.
Опять же, не следует думать, что это качественная характеристика. Общественный запрос, совокупность настроений индивидуальных субъектов — не всегда жаждет гуманизма и процветания. Либеральная демократия не равна либеральному избирателю. Общественные настроения могут в какой-то момент становиться весьма кровожадными, на что обязательно появятся политики с проектами строительства стен, возврата смертной казни или выхода из ЕС.
Тем не менее, само устройство либеральной конкурентной демократии — не позволяет относится к человеку как к средству достижения какой-то цели. Политики, пребывающие в перманентной конкуренции — вынуждены ходить колесом, плясать в присядку, иными способами вписываться в потребности избирателя.
Очень важно понимать, что в обществе всеобщего избирательного права, любое поведение каждого гражданина: участие в выборах в качестве кандидата, в качестве избирателя или сознательное неучастие — это политическое поведение. Приходите вы на выборы, игнорируете их — вы все равно в них участвуете, ваше поведение, в любом случае, влияет на исход, хотя бы цифрой явки.
Как уже было сказано, тоталитаризм, оперирующий только коллективными сущностями и либеральная демократия, в которой запрос индивидуальных субъектов через свободную конкуренцию — сразу переходит в политические изменения — это сферические кони в вакууме, идеальные модели.
В либеральных демократиях со всеобщим избирательным правом — всегда будут фактические цензы. Для политического участия в любом качестве вы должны иметь не только формальное право, но ресурсы, информацию, а главное — потребность. Всегда будут группы, в силу низкого социального статуса или недостаточного образования — выключенные из политического процесса, чьи интересы не будут учитываться.
Тоталитарная машина тоже не может стоять на чистом насилии, вовсе игнорировать индивидуальные сущности. Не просто так насилие всегда сочетается с массовой пропагандой — какая-то базовая поддержка все еще нужна.
Теперь ключевой вопрос: стала ли Россия в 90-е годы либеральной демократией? Нет, не стала.
Был сделан огромный шаг от тоталитаризма — закрепленный в конституции диктат одной партии, безальтернативные выборы, официальная идеология — разом сменились большим и разнообразным политическим предложением.
Но следует помнить о нашей оговорке: не только права, но и возможности. Либеральная демократия очень зависима от качества институтов. Развитый рынок, экономическая конкуренция, масса разнообразных групп интересов, как следствие — множественность источников финансирования. Стабильное правовое поле, независимая судебная система, разнообразие и разнозависимость средств массовой информации — просто необходимые условия для политической конкуренции.
Россия в 90-е годы — вполне ординарный случай переходной системы. Молодые и неустойчивые институты подвержены манипуляциям со стороны единичных ресурсных игроков, как следствие — ведут к монополизации.
“Семибанкирщина” — сговор крупнейших финансово-промышленных групп с целью консолидации ресурсов для обеспечения победы нужного кандидата на президентских выборах, похожие явления на региональном и даже муниципальном уровне — это не какая-то российская особенность, это беда всех молодых рынков и демократий. Конкуренция — процесс долгий, ей нужны институты, монополизация — моментальный, рождается на ровном месте.
Тем не менее, 90-е годы — это движение в нужном направлении. Институты слабые, но крепнут. Конкуренция между единичными олигархическими группами, сконцентрировавшими синансовые и медийные ресурсы — это еще не полноценная конкуренция, но уже не монополизация.
